в Лондоне, справлять торжественные празднества; заседают в парламенте и, соря деньгами, производят подкупом и всякими дозволенными и недозволенными средствами давление на мировую политику, и мир терпит этих господ… Нет, знаете, — заключил Дьедонне, слишком уже расходившись, — я просто не могу спокойно говорить об этом. Бросим. Сыграем лучше партию в домино.
Урвич охотно согласился.
VI
С этого дня, то есть с самого отъезда из Коломбо, после первой сыгранной Урвичем с Дьедонне партии в домино, они стали играть, не отрываясь. С раннего утра они завладевали косточками домино и сидели друг против друга на юте, не переставая играть.
Сначала на это не обратили никакого внимания, но потом всем стало странно такое их поведение.
Но люди они были взрослые, вполне самостоятельные, и могли поэтому делать, что хотели.
В Урвиче произошла, однако, значительная перемена: он вдруг осунулся весь, заметно побледнел, похудел, а руки у него тряслись, и глаза лихорадочно блестели, когда он, видимо волнуясь, брал кость домино, чтобы поставить её.
Пробовали, шутя, отвлечь его от игры, но все попытки оказались напрасны: он, махая рукой, только встряхивал головой и всё же шёл играть.
Так продолжалось во весь переход от Коломбо до Сингапура, и в утро, когда должны были прийти туда, заметили, что Урвичу особенно не по себе и что он говорил что-то французу, тревожно размахивая руками, а тот отрицательно мотал головой.
Наконец он пожал плечами и, как бы согласившись против воли, пошёл играть.
На этот раз они сыграли одну партию. Урвич проиграл её и встал, непохожий сам на себя, с дрожащей челюстью.
Прямо от стола, за которым он проиграл эту последнюю партию, он прошёл в каюту к капитану.
Капитан был у себя; на горизонте только ещё показались очертания Сингапура, до него было далеко, и всходить на мостик было рано.
Капитан встретил Урвича очень любезно, но посмотрел на него не без тревожного удивления: в таком тот был состоянии.
— Я к вам… — начал Урвич, стараясь овладеть собой и казаться спокойным.
— Что такое? — спросил капитан, снимая какие-то книги с диванчика у привинченного к стене письменного стола и освобождая место для Урвича.
— Я пришёл попросить у вас… — начал тот, садясь, — попросить у вас мои деньги.
Капитан взглянул на него и спросил:
— Много?
— Все, — как-то глухо ответил Урвич.
— Все девять тысяч?
Эти девять тысяч, составлявшие всё, что было у Урвича, он сдал на хранение капитану в железный ящик.
— Да, все девять тысяч! — подтвердил опять Урвич.
— Вам они нужны сейчас?
— Да, я желаю их получить до прихода в Сингапур.
Капитан соболезнующе и вместе с тем испытующе поглядел на Урвича, как бы догадываясь, в чём было дело, и не веря этой своей догадке.
— Кроме того, — заговорил опять Урвич, — у меня есть ещё до вас просьба: могу я передать свой билет, оплаченный до Владивостока, господину Гастону Дьедонне?
Капитан, не молодой уже человек, но и не настолько старый, чтобы импонировать Урвичу своими годами, всё-таки по-отечески заглянул ему в лицо, тронув его за руку.
— Послушайте, зачем вы хотите передать свой билет этому французу? Разве вы сами не идёте во Владивосток?
— Нет, — как-то растерянно произнёс Урвич, — а он идёт и не остаётся в Сингапуре.
— Так ли это?
— Ну, разумеется, так.
Капитан подумал с минуту и потом решительно сказал:
— Но этого нельзя сделать! Если господин Дьедонне хочет идти до Владивостока, то пусть возьмёт себе билет, а я не могу допустить, чтобы вы передали ему свой.
— Почему же это? — волнуясь, запротестовал Урвич. — Разве я не имею на это право?
— По правилам — нет.
— Но вы, может быть, сделаете отступление и позволите, не всё ли вам равно?
Капитан долго молча глядел мимо Урвича в открытое окно каюты, в которое виднелось широкое тихое море.
Урвич терпеливо ждал и особенно резко чувствовал привычное и обыкновенно незаметное на ходу дрожанье парохода, и слышал шум машины и работу пароходного винта.
И всё это, казалось ему, не только отдаётся в стенках каюты, но и во всём его теле, которое дрожало внутри.
— Неужели, — услыхал он голос капитана, — вы проиграли все свои деньги и даже билет до Владивостока?
Урвич взялся за голову, не зная, что ответить, и недоумевая, каким образом капитан мог догадаться; как будто это было так уж трудно.
Урвич и не подозревал, что стоило только взглянуть на его взволнованную фигуру, в особенности два последних дня за домино с Дьедонне, чтобы, не сомневаясь, сказать, что они играют на крупную ставку.
Только никак нельзя было ожидать, чтобы проигрыш в такую сравнительно безобидную игру дошёл до цифры девять тысяч.
Началось у них с пустяка, с рубля, потом вдвое, потом опять вдвое; Урвич играл плохо, горячился, не соображал, сам увеличивал куши (так ему казалось, по крайней мере), и, наконец, вчера долг его Дьедонне достиг девяти тысяч рублей, и сегодня утром он упросил француза сыграть последнюю партию на стоимость билета до Владивостока; тот согласился и опять выиграл.
Но Урвичу не хотелось сознаваться капитану в своём безумии. В самом деле, было смешно проиграть в семь дней в домино девять тысяч рублей! Последние партии у них шли по пятьсот и по тысяче рублей.
Урвич ещё не успел опомниться и отдать себе отчёт в том, что он сделал, и потому разговаривал теперь, сам хорошенько не сознавая, что говорит.
— Ничего я не проиграл! — стал возражать он капитану. — Просто переменил намерение, хочу остаться в Сингапуре и для того и беру свои деньги у вас, а билет хочу продать Дьедонне, чтобы не потерять его стоимости. Вот ваша расписка, позвольте мне мои деньги!
Он достал из кармана расписку и положил её на стол.
Всё это было очень возможно и правдоподобно, что он говорил, но голос его, самый вид и выражение, с которым он говорил это, ясно показывали, что он лгал.
VII
В Сингапуре не остановились на рейде, а швартовались у пристани.
Пёстрая толпа жёлтых, чёрных и белых людей, китайцев, малайцев, индусов и европейцев прилила к только что пришедшему пароходу; некоторые влезли на палубу, но большинство толпилось на набережной, предлагая фрукты, раковины и другие незамысловатые товары.
Сейчас же начался торг, и матросы покупали огромные янтарно-жёлтые ананасы, по 5 копеек штука.
Неизвестно откуда набралась сейчас же группа рикшей, возящих в одноместных двухколёсных колясочках людей вручную; к ним направился Урвич, чтобы отвезти письмо индийца по адресу.
Деньги капитан ему отдал полностью, но на
